Мы сидели на полу вчетвером. Было темно, потому что ночь, но горел монитор. Пили дешевое вино и слушали старую Земфиру.
Сашка заснула, а мы всё шумели, рассказывали, кто как когда всё понял.
А потом Инка сказала:
- Вот у всех нас есть Земфира. А у Земфиры нет Земфиры.
Я сказала:
- Ну, у нее же есть...Джим Моррисон, к примеру.
- А Земфиры-то у нее нет, - сказала Инна.
И сделалось как-то грустно. Хотя ненадолго.
***
Скачала у Женьки старую Линду.
Вспомнилось старое зеркало, в котором я наблюдала за 18-летней собой. Слушала линдину «Отпусти меня» и торжественно подводила черным карандашом низ глаз. Потом лакировала свою гладкую прямую челку, надевала всё черное и была готова к «труду и обороне».
В правом верхнем углу зеркала лаком для ногтей нацарапано «июль 1999», и чуть пониже нарисовано сердечко.
Любопытные скелеты в шкафу – картинки в голове. Я все хотела вылечить его почки /или печень/ и водила к себе домой. Он вставал в проеме, а я на коленках ползала под мебельной стенкой и собирала в горсти плоды шиповника, которые там сушились. Отвар шиповника, говорят, от многого лечит.
Я рисовала сердечко, а Бьорки приговаривала: «Рисуй-рисуй, через год сравним твои ощущения». И сравнили. И я уже не была влюблена в того человека.
И хихикала в кулачок.
***
Настроение у меня сейчас в стиле слова «басня».
- Как ты?
- Басня.
- «Как басня»?
- Нет, басня.
Такое теплое слово. Всем девочкам мальчики подарили по кассете «нирваны» и басни какого-то современного баснописца. И мы стали в этих дурацких книжках писать друг другу свои басни.
А одна отличница с фиолетовыми волосами и в кожаном сарафане написала мне что-то такое страшно яркое, безумные размышления о баснях. Но я ничего не помню.