Ксюша была девушкой недюжинной внутренней силы. Неброская внешне (белые волосы, круглое лицо, широкая кость), она радовала мир своим смехом, оптимизмом и энергией. Ходила всегда в синем – джинсы и рубашка, скрывающая грудь третьего размера.
Василий как сейчас помнил тот момент – смеющаяся Ксюша со спутанными волосами затащила его на кухню своей съемной квартиры с ободранной клеенкой, заставила его прижать себя к этой клеенке и вцепилась в него как орлица, будто вместо рта у нее вырос клюв.
Было приятно и немного странно.
И тут кто-то кашлянул. На кухне стоял диван, а на диване лежал голый парень лет недотридцати. На дворе было утро, глаза его были заспанные, светлая поросль на ногах не слишком густая, волосы на голове как у Курта Кобейна, легкая небритость на скулах и голубые глаза.
Правда, все это Василий разглядел лишь впоследствии. Пока же, стоя у стены, он вдруг уставился в область верхней части левого бедра диванного существа.
- Ты чего здесь? – шикнула Ксюша на парня и насупилась.
- О, привет, - сказал парень, привстал и все-таки надел трусы. У Василия от сердца отлегло.
Ксюша постучала по стене костяшками пальцев и махнула в сторону:
- Вася, познакомься. Это Ваня, муж мой гражданский.
- Здорово, - сказал Ваня и пожал Василию руку.
***
Ксюша, как всегда в синем одеянии, вышла из-под крыльца, прошла под окнами и пританцовывая скрылась в парке. За деревьями еще мельтешил ее внушительный зад.
- На работу ходит, - сказал Ваня.
Василий прикурил. Они стояли на кухне. Ваня все еще был в трусах.
- И давно у вас такое?
- Как сказать? – хмыкнул Ваня и почесал свой красивый зад /Василий понял, что у него какие-то навязчивые идеи насчет людских задниц/, - Знакомы с детства. Были женихом и невестой. Потом не разговаривали. Потом соединились в пьяном порыве. Ну, и все. В Москву поехали. Покорять.
- Покоряется?
- Ну… как. Типа, понемногу.
Докурили.
***
Однажды стояли в какой-то очереди. Вроде на концерт Земфиры. Все были пьяные, никто не помнит. Носились по коридорам спорткомплекса, знакомились с людьми, на танцполе с бешеной скоростью расталкивали невинные парочки.
Потом стояли в очереди уже назад, на выход. На зад.
И Ваня такой радостный, легкий. А Ксюша уставшая, измотанная песнями. А Василий косится на нее, любит.
И тут Ваня смотрит так на Василия, грудью жилистой надвигается. Как молодой Игги Поп. И красивый же.
Говорит:
- Хочу тебя поцеловать.
- Съебись, - говорит Василий.
***
- Она выглядела так, будто никогда не матерится. И вот однажды она сказала слово «ёб». Или это не слово?... Неважно. Мне сделалось грустно! Так грустно!
Иван застучал бугорками кулаков по деревянной стене.
Потом немного успокоился и налил скотча.
- Ты знаешь, Вася, - засмеялась Ксюша, - все мои знакомые взяли моду заводить романы с людьми на десять лет младше их. Одни мы с Ванькой остались. Мы – оболочка мыльного пузыря, внутри которого нет ничего.
- Тебе не казалось, что это у них слабость? Что-то вроде – «у моих ровесников и тех, кто старше, столько заморочек, что вцеплюсь-ка я в кого-нибудь менее порочного». А? – произнес Василий.
- Да?
- Или желание помыкать.
- Нет, Вася, нет. Умение и желание быть помыкиваемым не зависит от возраста. Попробуй в 30 лет помыкать тем, кому 20. Это искусство. А если ты этим искусством не владеешь, то и не суйся – двадцатилетний тебя первей пристрелит. В этом есть что-то прелестное.
- Как влюбленность?
- Это и есть влюбленность, Вася. Тебе не надоело об этом говорить?
Замолчали.
Иван допил налитый скотч. Он напился и пробормотал:
- Я боюсь… что меня все бросят…
- Кто «все»? – Ксюша что-то напевала. Василий смотрел на Ивана.
- Кто «все»? – повторила Ксюша, - У тебя никого нет. И меня нет. Я – так, полушарие пузыря. Некому тебя бросать.
- Мне никто не верит, - Иван повел своим красивым подбородком в сторону балконной двери, - В глазах людей я постоянно обрастаю этими «всеми». И я боюсь, что скоро меня бросят даже эти «все», которых не существует.
В комнате было жарко.
- Мне надоело, - вздохнула Ксюша, - Зачем ты все время ноешь? Причитаешь как черт на вертеле. Как мне это надоело. Не могу. Не могу тебя пьяного слушать. Я бы давно ушла от тебя, но вместе дешевле снимать эту раздолбанную вонючую хату.
На строчке «ты гений, я тоже гений» она задрала руки, вонзила ногти в спинку кресла и тут же чуть не упала.
Василий махнул на них рукой и налил еще:
- Однажды я что-то понял… Вот я расставался с девушкой, и любил ее. Ну, если я, конечно, умею кого-то любить. И знаете, когда становилось понятно, что я ее разлюбил?
Все молчали.
- Когда при встрече с общими друзьями я не спрашивал: «С кем она сейчас»? Или – «У нее кто-нибудь есть?»
Все снова молчали, и Василий чокнулся с воздухом:
- Я, конечно, мог спросить «А где она сейчас работает?». Но это все равно, что ни о чем не спрашивать.
- Вася, ты странный…, - вздохнул Иван и вытянул голые ноги, - Ты влюбляешься не в тех. Всегда. Ни разу в жизни у тебя не было гладко. Зачем ты рвешь нервы? Зачем? Дурак ты какой-то, Вася.
- Будем, - подняла бокал Ксюша и сложила ноги по-турецки, - Я-то не замужем. Хоть и живу с тобой! Чиирс! Чиирс! Ребята. Мы такие дураки, такие пьяные придурки. Жизнь хороша. Зачем тратить ее на глупые разговоры.
И она задвигала широкими бедрами в танце, напоминающем ламбаду.
Василий посмотрел на нее сверху вниз и подумал, что она слишком прекрасна, чтобы быть еще и умной.
***
Иван заснул на диване для пьяных гостей.
Телевизор показывал «Хроники обыкновенного безумия». Василий вгляделся и понял, что Буковски похож на его отца.
- Я редко влюбляюсь, - сказал Василий, - Для секса без любви я напиваюсь, а когда кончаю, плачу. Молчу, дышу и плачу. Мне хочется этого…
Ксюша внимательно посмотрела в его глаза.
- Хотелось…, - поправился он, - Теперь я вижу тебя и не хочу терять нашу связь.
Ксюша тоже уставилась в телевизор:
- Скучноватое кино… как бы это сказать, рождает меня в свет, - она села в кресло и задрала ноги на спинку, - Лимон брызгает и пугает меня, а потом и вовсе выпрыгивает из чашки. Я уже не люблю Ивана. Наверное, я люблю тебя, Вася.
- А Иван?
- Он любит мир. И немного тебя. Я не в курсе, честно.
***
/сон Ксюши/
Мне приснился самый реальный из самых реальных снов – и с точки зрения видения, и с точки зрения озвучки.
Настолько реальный, что я решила, что если вижу такое, значит, или сошла с ума, или все мне снится. Но внутри этого сна я не ощущала, что это сон. Вывод был один – я свихнулась.
Когда я-таки проснулась, внезапно вспыхнул монитор выключенного компьютера. И тут же погас. Нервы мои не выдержали. Я зажмурилась, но засыпать снова не хотела. И просто закрыла глаза. Потом снились другие ужасы, но они были уже привычнее – мертвецы, маньяки, школьная форма. Так и пролежала до первого света.
Сон был про эту ночь. Именно поэтому я испугалась. Я не перемещалась в другие местности, комнаты, миры, времена. Нет. Было такое ощущение, что я просто заснула, а потом проснулась – там же, где и засыпала. И проснулась я в этом ужасном реальном сне.
***
Лежу на спине, на краю дивана. Левая нога упирается в пол, правая лежит себе спокойно. Медленно открываю глаза. Меня разбудила громкая музыка из-за стенки. Соседи решили послушать шансон, русский. Басит то ли Круг, то ли Шуфутинский. Музыка как-будто играет под ухом, слышу каждый хрип в тембре голоса певца.
Вздыхаю, решив, что соседи решили мне отомстить за мои ночные музыкальные бдения. Решаю смириться. Музыка внезапно выключается. Воцаряется тишина. Только соседи теперь взялись за другое – издают звуки, похожие на щелканье советского выключателя – включают, выключают, включают, выключают.
За окном начинается гроза, распахивается окно. Бумаги со стола сносит ветром, они летают над полом на низкой высоте.
И тут в мою голову влетают слова – это очень ясные слова, целые строчки, фразы, рифмованные. Я хватаю блокнот, который всегда лежит у дивана, пытаюсь включить свет в комнате, но света нет.
Вместо этого я пишу слова, которые мне кто-то диктует. Карандаш ломается, ручки нет, ничего не вижу, дует ветер.
И тут раздается мужской голос, бормочущий заклинания, как в «Экзорцисте». Я вскакиваю с дивана, сдираю одеяло, никого нет. Дует ветер, строчки все еще в моей голове, но некуда записать, блокнот исчез. Я ищу бумагу, бумаги нет нигде. В моем-то гнезде, и нет бумаги?
Темно, не видно ни зги. Тут я оборачиваюсь и вижу, что диван – это не диван, а две односпальные кровати, которые кто-то невидимый раздвинул. Я снова сдвигаю их, слыша ворчание невидимого голоса домового.
Потом решаю лечь. Не может быть, что все это реально. Бумаги нет, кто-то невидимый разговаривает – сумасшедший дом. Усаживаюсь на край дивана (кровати) чтобы лечь и зажмуриться. И тут слышу голос из-за спины: «А читать-то ты умеешь?»
«Нет, только писать», - отвечаю я. Во мне столько ужаса, сколько не было лет сто. Через силу я ложусь, закрываюсь одеялом. А невидимое ужасное существо лежит со мной рядом и что-то бормочет. Я знаю, что он не бесплотен, а просто невидим.
Но как в фильмах про Фреди Крюгера я поворачиваюсь к нему спиной и говорю себе, что это всего лишь сон. Существо набрасывается на меня всей тяжестью и обнимает.
«Это слишком», - говорит мне мой разум, и от страха я просыпаюсь.
Лежу на спине, как в начале сна. Вспыхивает экран компьютера.
***
- Что ты слушаешь? – Василий снял один наушник с уха лежащей на кухонном диване Ксюши.
- Группа называется «Тем временем в коммунистической России». Что-то такое очень интересное и душераздирающее.
- Пора спать.
- Не хочу. Я подсела на пост-рок, или как там его. Готова слушать ночами моря этих парней. Многие похожи друг на друга, но мне уже не остановиться.
- Хорошо, не прокурила весь дом. Надо когда-то спать.
- Какой «спать», Вася? Вася, какой «спать»? Повсюду звуки – скрипка, виолончель, бас, радиопомехи! – Ксюша жестикулировала плавно, но с нарастающим ритмом, - Это все мое.
- Правда?
- Мне хочется плакать от счастья! Я истеричка? Да?
- Нет, ты бестолочь. И в конце смайл – желтый жирный шарик. А где Иван?
- Не говори слово «бестолочь». Произносить его красиво могут только женщины.
- Ксень, что еще ты чувствуешь? – он устроился у нее в ногах, взял по одной ноге в каждую руку, как-будто проверял на вес.
Ксюша радостно цыкнула и приподняла верхнюю губу:
- Точно! Я знала, что не ошиблась в тебе. Люблю, когда ты задаешь вопросы. Тебе интересно?
- Слишком много мыслей в одной голове… Так что еще ты чувствуешь, когда слушаешь? - он встал, подвинул ее на диване, лег рядом, сунул в ухо ее правый наушник и закрыл глаза.
- Мне кажется, что я просыпаюсь. И вот проснулась я, значит. Знаешь где? В маленькой каюте моторной лодки. Лодка несется вдоль крымского побережья. Скорость большая, за рулем никого. И надо напрягать мозги. Плавать я не умею, лодкой управлять не умею. Что делать?
- И что делать?
- Не знаю. Наверное, ничего делать не надо. Просто двигаться.
- А что потом? – он вдруг начал засыпать.
- Ты уже спишь, - вздохнула Ксюша, - Видно, и правда пора.
- Ммммм…
- А дальше… дальше так. Я каким-то образом причаливаю к берегу и попадаю на заброшеную судоверфь. И все под эту музыку, помни! Это саундтрэк. Там все такое страсть как трухлявое. Облезлые полы, и повсюду бродят бухгалтеры и кассиры, которым платят мизерную зарплату.
- Я уже буду немного засыпать… Или мне лучше пойти?
- Нет, сиди. Лежи.
- Чем все закончилось?
- Заканчивается тем, что я обретаю сокровище!
- Меня?
- Нет, тебя там нет. Сокровище – это большущий ржавый корабль. Если его починить, можно уплыть далеко-далеко. Но на это нужны деньги, а денег у меня нет. И я еле-еле нахожу кабину рулевого. Но там все очень сильно проржавело.
- Большой, говоришь, корабль.
- Похож на ледокол. Какой-нибудь ледокол «Ленин». Но, с другой стороны, откуда в Крыму ледокол? Или бывает?
- Не знаю.
- В общем, денег ни у кого нет. Тем более, у меня. И все зануды. А уплыть хочется. Чтоб огромный корабль, и я на нем плыву за горизонт. Ма-а-аленькая точка-капитан. В общем, я выхожу из помещения этой верфи, беру напрокат машину и еду на заработки в леса – деревья рубить. А дальше я не придумала
- Ммм…
- Спать давай.
***
Если в дождь разглядывать воду на стекле и двигать при этом головой, как робот, капли становятся разноцветными, как-будто смешанными с бензином.
***
«Милая детка, - сказала мать, - ты моя самая родная,
Ты у меня одна».
«Мама, - подумала дочка, - не хочу я быть одна –
Ни у тебя, ни так, ни сяк».
И захотела убежать. Но не убежала, а улыбалась и слушала,
И хотела скорее попрощаться,
Неготовая. Ненежная.
***
«Милая детка, - сказал отец, - не живи ни с кем,
Не жди, не верь, не бойся, не проси».
«Неужели ты веришь в меня? – подумала дочка,
Верь в меня, пожалуйста. Мне это нужно».
Пить она не могла, разлюбила алкоголь.
***
Я не знаю, чем это закончится. Но если смотреть вдаль, то все понятно.

Еду в лифте. Заходит парочка, парень с девушкой. Я стою спиной к зеркалу, а они справа и слева, передо мной. Едем. Такие яркие восточные профили. И ругаются. Вовсю резко ругаются, красиво. Точнее – спорят, возвращаться ли после прогулки домой. Как в кино.
Смотрела на них и думала – самое время представить, что они на веревочке, марионетки. И занести руки над их головами, и сделать вид, что я ими двигаю. Притвориться волшебницей.
Как автобус «толкать» или автоматические двери «закрывать».
***
На днях вдруг забыла, что у меня длинные волосы. Раз – и забыла. Не пойму, как так получилось.
Еду в метро, книгу читаю. Тут чего-то глаз скосила вправо. И вижу, на вороте пальто какие-то такие пряди длинные. Испугалась я, решила сначала, что пучок соседского мексиканского тушкана на мне очутился. Тетка с меховым капюшоном рядом сидела, мало ли.
Присмотрелась. Никакой не тушкан. Мои волосы. Просто длинные, из-за ворота поднятого выскочили. И на плечо слегка упали. Вспомнила. И как-то сразу спокойнее, что ли, сделалось.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Нервный сегодня день. Только успокоилась с этим непоступлением. Звонит мама - говорит, умирает двоюродная сестра. Я понимаю, нельзя принимать все близко к сердцу. И мы не были так уж с сестрой близки. Но она мне нравилась, с ней было хорошо. Мы общались как ровесницы, хотя она мне годится в матери. Я семью вообще как-то часто игнорировала. Только в детстве всех любила и по рукам лазила. А во взрослом состоянии не привыкла ко всем этим семейным обычаям. Хотя родня ко мне всегда по-доброму относилась.
А тут... впала в депрессняк. И понимаю же мозгами, что все умрем. Но утрата такая внутри. Как себя ни убеждай. Тщета всего.
Погрузившись во тьму, решила отцу позвонить, просто поговорить. Мобильный не отвечает. Весь вечер носилась, звонила. Тишина. Позвонила на домашний. А он, видите ли, телевизор смотрит, мобильник в кармане забыл.
Телячьими нежностями он меня баловал разве что в детстве. Но успокаивать умеет. Сразу как-то легче. Главное - не делать ему слишком больно, не звонить в слезах и все такое. А позвонить тогда, когда голос снова звонкий. Я умею успокаивать людей в телефоне и в жизни, как отец. Люди начинают смеяться, улыбаться. Но делаю это редко, потому что редко кто просит поддержки.
Хорошо, что он есть. Он знает, что сказать.

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

У моего шефа умерла мама. Как-то внезапно она угасла. И теперь он, здоровый 31-летний мужчина, остался без мамы. И он плачет, потому что ему одиноко. Была мама, и нет.
Плачет он не при нас. Наверное, с братом или в одиночестве. Потому что он такой брутальный мужчина, хоть и творческий до мозга костей.
Пришел сегодня на работу с бутылкой водки и пил из горла, когда никто не видит. У него, кажется, наступила переоценка ценностей. Обычно мы издеваемся друг над другом, подкалываем, пошлим. А тут он долго-долго смотрел на меня, а потом говорит: "Какая же ты классная". Потом он сказал что-то прекрасное выпускающей. Потом сказал: "Как же я вас люблю, девчонки."
Я сказала: "Мы тоже тебя любим". И скрылась в лабиринтах своих статей. Может, надо было как-то иначе отреагировать, но я торопилась, мне нужно было доделать материал и убегать из офиса на интервью.
Странно, все-таки. Чем старше мы, тем дальше мы от своих родителей. Редко кто может похвастать дружбой с отцом или матерью. Чем мы старше, тем меньше мы с ними делимся своими проблемами. Не хотим расстраивать. Родители же, как ни крути, воспринимают нашу боль как свою. Мы их любим какой-то странной любовью. Бережем, но отдаляемся.
Я своих родителей вижу очень редко. Года три после прилета в Москву я не скрывала своей депрессии от отца. И только пару лет назад стала понимать, что он все чувствует. Странно, я должна была начать это понимать намного раньше.
Мы сто лет не обнимались, и я как-то не стремлюсь, стесняюсь своих дочерних чувств. Стесняюсь слова "нежность". Боюсь растаять и заплакать однажды. Поэтому держу себя в руках. Говорю маме "я люблю тебя" таким тоном, будто это все между прочим и вообще - просто цитата.
Иногда я просыпаюсь ночью и думаю о том, что их когда-нибудь не будет. Не будет этой безусловной кровной сложной любви. Останется только возможность любви с условиями.

Человек-крыса смотрел на свое отражение и поправлял челку.
Парень хотел поцеловать девушку, она отскакивала. Не любила любви на людях. Кричала, что это блядство.
Парень побежал вниз по ступенькам, вдруг споткнулся. Взмахнул руками и не упал.
Стекло запотело. Очень выборочно. Я подумала о белой пушистой плесени. Или о припорошенных снегом горках.
Мне перебежал дорогу белый голубь. К счастью.
Я пришла домой и испытала жажду по книгам. Взяла "Священную книгу оборотня". Отлегло.
Легла спать. Не заснула.
Хотела драться подушками, валяться и смеяться. Как в детстве.
Заснула в мечтах.
Приснился Васечкин. Мы учились с ним в одном классе, нам было по пятнадцать. Прошли летние каникулы, мы пришли в школу.
Васечкин подкрался, взял меня за руку и сказал: «Всё лето об этом мечтал».
Под диафрагму что-то взмыло. Мы шли вместе в толпе и рвались на второй этаж, в кабинет русского языка.
Петров смотрел из угла и был похож на некрасивую девочку.
Я снова проснулась и села в вагон метро.
Вы когда-нибудь видели матрешку не в настроении? Или в депрессии?
У нее сильно подведены нижние веки, края губ опущены.
На голове платок, а зрачки двигаются слева направо и наоборот. Очень быстро. Похоже на гибрид матрешки и совы с маятником.
Нет. Ничего-то вы не видели.

Сижу в печали. Расшифровала интервью с Хавтаном. Свежее-присвежее, вчера разговаривали. То, что хотела, получила.
Но остается еще большой пласт беседы с ним о музыке прошлого и настоящего, музыкальных течениях, о его творчестве, затронули и музыкальную ситуацию в СССР, и российскую музыкальную индустрию, и творчество Земфиры и Лагутенко подробно обсудили, и многих других музыкантов.
Интересное интервью. Подошло бы для какого-нибудь музыкального издания или музыкального раздела. Обидно будет, если никуда не пойдет.
Пристроить бы такой хороший текст. А куда - не знаю. Сижу, страдаю.

Наконец-то посмотрела "Пепел и алмаз". Вайда - гениален. Смотрела до этого только "Все на продажу". Цыбульский - гениален. Жаль, рано ушел из жизни. Но успел влюбить в себя Марлен Дитрих. И, думаю, не ее одну.

Цыбульский толкает стопки вдоль барной стойки. Подходит к тому месту, где стопки остановились, поджигает в каждой алкоголь, сидит посреди этих факелов и говорит:
- Просто нужно найти место в этом балагане, не остаться в дураках, не скучать.
Или - плачущая женщина в окне. У нее убили жениха по ошибке. Она хватается за голову. А в окне напротив стоит убийца, который, на самом деле, вовсе не хотел убивать ее жениха.
Страстный ночной поцелуй. Девушка убегает. Мужчина стоит в растерянности. В кадр как-будто совсем нечаянно попадает ничейная белая лошадь.
Цыбульский убивает человека в упор. Человек падает ему на руки и оседает. Убийца и жертва обнимаются, а над их головами взрываются фейерверки в честь окончания войны.
Диалоги тоже очень хороши.
- Боже, если бы я вчера знал то, что знаю сейчас.
- Тогда я бы к тебе не пришла.

 shoose, спасибо за наводку!