У меня на левой ноге три мозоли. Я шла утром по Черниговской улице и стоптала все кеды. Мозоли не дают мне спать. С кем-то мне так интересно, а с кем-то не очень. Приходится выбирать – или интересно, или спокойно. Кто-то поджег меня. Или не поджег. Когда интересно – весело. Когда не очень – не очень. Ты не любишь дискотеки. Зачем ты мне?
Хочу помучить вас Земфирой. Говорят, концерт был хуже, чем записи с концерта. Ну и наплевать. Я не против ни тех, ни других. Но только не сутками.
***
Ехала в автобусе, слушала новые аранжировки и вспоминала 99-й год. Было такое ощущение, что я учусь на первом курсе (голова моя темна, но с белыми пятнами, с кусками непрокрашенных волос, и с этой дурацкой фиолетовой махровой резинкой), сижу в маршрутке и наблюдаю за собой в будущем. Хотя на самом деле я ехала в автобусе, со стрижкой горшком, почти тридцатилетняя, и наблюдала за собой в прошлом.
***
Дайте мне углубиться в 99-й. Мне 18 лет. Кажется, я сошла с ума, поэтому, чтобы никто не заметил, я надеваю юбки покороче, майки потеснее и побелее, лифчики почернее и покружевнее (как у группы All Saints), колготки поплотнее и платформы повыше. Нет-нет-нет, я не сумасшедшая. Через год напялю черную водолазку и ботинки на сплошной платформе, отрежу коротко челку, намажу губы черной помадой и буду похожа на маленького Цоя.
А сейчас мне 18, медицинской иглой я сама проколола пупок, краснею от слова «хуй» и фразы«давайте играть в карты на раздевание». Никто не тычет в меня пальцем, не смотрит, как на мартышку в красной жилетке и полосатых шароварах.
Говорят, скоро к нам приедет Земфира. У меня, конечно, нет денег. На сигареты-то (эл эм) едва собираю. А Земфира стоит 200 (тысяч?) рублей. И не накопишь.
В понедельник приходят однокурсники, побывавшие на концерте,с безумными глазами. Рассказывают. А нам с Сашкой (у нее тоже нет денег) остается сидеть у меня, вставлять пиратскую кассету первого альбома в мой двухкассетный «шарп» 92-го года выпуска и расшифровывать ее тексты.
Мы сидим до 11-ти вечера и думаем, о чем она поет. В чем смысл? Такие разные строчки. Наверное, она хочет что-то сказать всей этой бессвязицей. Наверное, там все легко. Просто она очень сложный человек, поэтому так сложно поет. Мы сидим, записываем слова и пытаемся найти смысл. Мы просты, как три рубля. Ей 23, она сложная. И, говорят, уродина. Поэтому прячет лицо. Она где-то там в Москве.
Там все не так, как у нас. У нас свет включают раз в неделю на сорок минут. Кризис. И мы бросаемся слушать Земфиру и Линду. Потом вдруг свет включают надолго. Это рай. Можно сидеть в музыке до ночи.
***
Эти сутки-промежутки невозможны же для меня. Ночь на даче у одного мальчика. Нам до сих пор не девятнадцать. Мы валяемся на диване, напившись водки. С нами какая-то американка по обмену, на которой наш мальчик женится через пару лет. Обсуждаем Земфиру (она фоном поет «Ракеты»), Хита Леджера и фильм “Can’t Hardly Wait”. Я обожаю в этом фильме фразу какой-то хиппушки на вечеринке: «Овцы! Вы овцы! Ты! И ты!» Все время повторяю ее на английском: “Sheeps! Sheeps! You! You!” Вообще мы весь вечер говорим по-английски. Даже когда совсем пьяные, кричим друг другу: “I can’t explain my feelings! You’re my friend! Well..ummm.. you’re great!” Только Земфира где-то в кассетнике на подоконнике поет по-русски.
А мы, взбудораженные водкой, спотыкаемся на каменном крыльце и дышим древесной корой.