Взялась читать Шишкина. "Венерин волос". Черт. Это.. я не знаю, как сказать. Он мотает меня по времени, выжимает, как лимон, своими внезапными перескоками от тончайшей романтики к жестчайшему натурализму. Как в жизни. Я начинаю верить, что никто не умер, никакого времени не существует, и все, что где-то когда-то написано и упомянуто, существует и сейчас. Главное - оставить это где-то. Может быть, существует только то, что фиксируется на листах бумаги, экранах компьютера и в головах людей.
Давно думаю о том, что старые версии меня где-то есть. Хочется написать этим старым версиям письма. Даже себе летней. Сказать что-нибудь. А этот ваш Шишкин меня драконит. Я читаю его и вижу себя, которая в этот самый момент празднует свое 18-летие. И никуда не девается. Находится на той вечеринке конца 98-го с темно-русой челкой и в очках. И холодно, и жарко, и зима. И все гости хотят уединиться друг с другом.
А еще он так пишет о любви, что даже если ты и не влюблен ни в кого, все равно шторишься, штыришься и штормишься. А когда пишет о том, что сначала все мы гусеницы и эти.. молодые бойцы в армии, а потом бабочки и деды, то я думаю - может, не зря все эти препятствия, уроки жизни, душевные терзания, которыми мы все терзаемся с детства. Может, это какой-то путь. Не к самому лучшему, а к безнадежно-циничному смеху над всем происходящим. И это как-то не особо радует.
Сначала я просто читала слова, собранные в предложения. Он что-то вроде Саши Соколова, только версия-лайт. А потом вдруг решила отдалиться от вдохновляющей техники письбы и подумала: "О чем это все?" Слова были все проще и проще, а взгляд мой издалека был все пристальнее. Мне хочется побыстрее дочитать эту книгу. Избавиться от этого трогательно-натуралистичного "мяса". Я знаю, что в конце не будет никакого вывода. Наверняка это будет что-то оборванное. Шло, шло, и писатель вдруг решил завершить повествование. Ему подумалось, что вот здесь ничто не заканчивается, но он, пожалуй, завершит.
Хочу избавиться. Но избавлюсь, видимо, только когда дочитаю последнюю страницу. И эта книга перестанет давить на меня своей настоящестью.