Я отклячила зад. Чья-то голова с грязными спутанными волосами прижалась лбом к моей ягодице. Мы лежали на траве вереницей, как толпа любовников. Нас было очень много.

Я пыталась умостить голову в пыльную ямку. Надежда, конечно, была призрачной – но вдруг мой зад спутают с головой? Будет больно, но, может, я останусь жива? Хотя, вполне возможно, истеку кровью. Или меня свалят в кучу со всеми, и я задохнусь.
Но шанс был.
Голова на моей ягодице хлюпала и подвывала. Я могла ее понять. Через две-три минуты нам прострелят головы. Нас не будет.
Я упиралась, хотя упираться было нечем, воля отказала. Как так – не будет ни моей думающей головы, ни лица, ни сознания, ни желания двигать руками и ногами?
Паника и трясущиеся колени – это я перед смертью. И еще ощущение дежавю. К чему плакать, если все равно умрешь? Кого умолять?
Сжав зубы до скрипа, я просила кого-то сверху об одном - о продолжении существования, не важно, в какой форме. Я не хотела быть бревном с вытекающими мозгами, с кожей, которой извращенцы обтянут мебель или находкой для таксидермиста-человеколюба. Я не хотела смешиваться с землей. Я желала, чтобы душа существовала, чтобы я улетела и куда-то влетела.

Вдохнув пыль, я вытащила из-под себя руку и завела ее за спину. Лицо со слезами тут же покинуло ягодицу и уткнулось в ладонь. Мне не хотелось обнадеживать поддержкой мою соседку по колонне смертников. Она уже сошла с ума от страха.
Я сжала ладонь в кулак, но лицо уткнулось в кулак, ей было все равно.
Все человеческие ощущения исчезли с тех пор, как мы узнали о том, что пощады не будет и нельзя сбежать. В наших головах /в тех, которые еще сохраняли рассудок/ не было уже ни друзей, ни родителей, ни дорогих и любимых, ни несчастной или счастливой любви. Остались только наши одноклеточные примитивные сознания, истерично желающие спасти свои зады.

Черноволосый главарь собрал нас в гетто как заблудших овец, чтобы «освободить». Уже около недели в нашем лагере транслировались его фанатичные крики и лозунги. Он говорил, что готовит нас к великому переселению, что спасает нас от жизни – от потребительства и бытия паразитами. Что жизнь – это не жизнь. Что мы – зажравшиеся свиньи, думающие о деньгах и корме. Что он делает нам одолжение. Что лучше быть землей, чем живым человеком.
Я прятала голову в ямку и хотела оставаться хрюшкой, которая жрет корм, и не слышать весь этот убийственный бред, и выжить, и полюбить кого-то, и завести собаку, и купить машину. Но было поздно. Капал ночной дождь.

Когда наше стадо еще только гнали в последнее пристанище, в эту морилку, я остановилась на углу какого-то здания, облокотилась /мой затылок отчетливо помнит шершавую поверхность стены/, села у стены, обхватила колени грязными руками и стала надеяться, что про меня забудут.
Овчарка одного из «церберов» вырвалась, заметив мои метания, подбежала и стала лизать мне руки.
«Это не варенье!»-заорал «цербер» в серой форме, похожей на немецкую, и оттащил собаку.

Все мы говорили на каком-то общем языке.
Мне стало невыносимо страшно. Ко мне подошли два парня из нашего лагеря, сказали, что надо идти и грубо подхватили меня под руки. Они были добрыми, их убили раньше меня.
«Я не хочу умирать», - сказала я им слишком спокойным тоном.
«Я хочу знать, что за смертью есть что-то еще, что я продолжу видеть, что мои глазные яблоки не высохнут и не сморщатся… А даже если и так, то я буду видеть душой».
- Ничего нет. Мы умрем и больше не проснемся, - сказал один из парней и заплакал.

Вдруг я застыла.
Мой взгляд сфокусировался на девочке лет 13-ти, точной копии певицы Тори Амос, только с белыми волосами.
Это теперь ее расстреляли за две группы до меня. Но час назад она была жива и смотрела. Я вспомнила, что заметила ее еще тогда, когда мы сидели на деревянных ступенях. Мистический подросток с лицом взрослого человека.
Она крикнула:
- Найди меня на обратной стороне. Я буду там и скажу что-то важное.
И пошла дальше.

Я по-прежнему лежала головой в ямке и с оттопыренным задом, над головой шумели фейерверки. Это был праздник смерти, выстрелы приближались, пахло, как на кладбище.
Я зажмурилась и сжала кулаки.

Раздался выстрел, полетели мозги. Но я этого не почувствовала. Просто переключилась программа.

Я отожмурилась. Это был вагон метро. Я держалась за поручень. Тело мое было совершенно другим – ладони широкие, туловище длинное и, кажется, что-то мешало мне ходить, хотя я еще не ходила, а только шаталась.
«Привыкну», - подумал я, улыбнулся душным людям и выскользнул на станции Чеховская.

Я вылетел и влетел. Жизнь моя не закончилась, и где-то на этой стороне меня ждало создание, которое на той стороне было маленькой 13-летней девочкой и хотело сообщить мне что-то важное. Я не знал, какая она сейчас.
Но это было неважно. Я собирался ее найти.
А еще я собирался кого-то полюбить и купить машину.
Голова в районе виска все еще побаливала.