Часть первая тут

Представляешь, - Ксюша надевала пальто и дергала Василия за рукав, - иду я вчера с работы. И что ты думаешь?
- Увидела живую обезьяну?
- Нет. Но почти. На подоконнике одного дома, снаружи, стоят тапки…
- …которые прилетели из далеких басурманских стран и отморозили носы.
- Ты знал, что делают тапки в виде обезьяньих голов? Коричневая шерсть, уши, глаза-пуговицы. И туда суешь ноги.
- …отморозили носы и остались до весны.
- И вот, значит. Два тапка-обезьяньи головы стоят на жестяном подоконнике.. Ну, короче, из чего подоконники делают? Куда голуби гадят, если экология в городе хорошая?
- Туда, родимые, и гадят.
- Снаружи, ага. Стоят два тапка. Как-будто в Москву прилетели летучие обезьяны, и парочка отбилась от стаи. Притаилась на подоконнике, морщится и трется друг о друга носами.
- Отмороженными. Тебе надо почитать интересную книгу. Или уехать в Питер, где ты окончательно сойдешь с ума. Опоздаем. Давай выходить.
- Боги! Вася, я хочу сойти с ума и быть дурой-дурой. Можно я буду дурой, Вася? Васенька!
Обнимая Василия в черном предбаннике, она стукнула зубами и хрустнула костями.
читать дальше***

(Сон Василия)

Все ушли из города. Только мы остались. Было раннее пасмурное утро. Ты сидела на разложенном диване, сложив колени вместе.
Полы были засыпаны кожурой от тыквенных семечек. Мы ели гранат, неаккуратно. Гранатины и капли сока разлетелись по клавиатуре. И я смирился с тем, что мы будем ждать безболезненного сна. Как-то так.
Ты испугалась еще сильнее. Стала показывать в окно и пятиться, хотя это у тебя плохо получалось.
- Оно здесь! – закричала ты.
Я положил свои ладони тебе на щеки, но ты замотала головой. Я убрал руки, на твоем лице отпечатались красные от граната пальцы.
- Оно здесь! – кричала ты, - Господи, неужели ты не чувствуешь! Его нет, но оно здесь.
В комнате кто-то был. Да. Воздух стал вязким и выглядел так, как показывают в кино, когда хотят изобразить чтение мыслей. Далекий и близкий.
Я схватил тебя за руку и за плечо. Мимолетом посмотрел в лицо.
Это была уже не ты. Лицо напоминало лицо женщины, как-будто из прошлой жизни. Но это была не ты. Та, что уже не была тобой, исторгла длинный визг, похожий на блеяние тысячи овец и дернула меня за руку.
И тогда я проснулся.
***

- Надоело сидеть на жопе, - фыркнула Ксюша. – Сидишь, сидишь. На работе. Чего у тебя хорошего?
- Херь одна. Все плохо, - дружелюбно огрызнулся Ваня и нагрузил обе руки продуктовыми пакетами, - Тут, в магазине этом, дышать невозможно. В последнее время воняет порченым молоком. Или тухлой хурмой. Бежим отсюда вон.
- Иногда, знаешь, читаешь одного человека, другого. И думаешь, вот этот пишет как жертва, а вот этот – как властелин мира. Тот, кто пишет как властелин мира, скорее всего, в жизни и есть жертва, просто боится себе в этом признаться. Вот и пишет всякое жизнеутверждающее. Ну… типа… знаешь, как если однажды лет в 14-ть проснуться и понять, что ты гей. Раз – и все ясно. Хотя, конечно жертвы и геи – это разное. Это я так.
- А те, кто пишут, как жертвы? Чего они?- Ваня наступил в лужу.
- Те, кто пишут как жертвы, обычно выглядят в жизни очень сильными, как-будто им никто не нужен в мире. Это тяжело, быть таким. Вот они и срываются иногда, бухают по выходным и пишут слезливые посты про то, что никто никого не любит и все суки.
- А все суки?
- Ага. Все суки.
- И мы?
- Мы – в первую очередь. Давай внушим это себе и людям.
- Что за детство?
- В зеркало посмотри. Узнаешь.
***

-… и тут я вижу надпись на чьей-то сумке – “born for the revolution”, - Ваня сгорбился и почесал небритый подбородок.
- Опять будешь мудрить на ночь глядя?- Василий опустил жалюзи и проглотил остатки пиццы.
- Чувствую. Я чувствую себя именно так. Вроде и родился для чего-то, не просто так, а для чего – точно не ясно. Время идет, я часто вижу, что вот-вот все мои страдания и старания будут не зря. Что-то тёмное и одновременно светлое приближается ко мне. Грозится схватить за хвост. И вдруг уплывает, ни здравствуй, ни прощай.
- За хвост? Ага. Тебе пора завязывать хвост на голове, Курт.
- О чем говорить, если я до сих пор так и не купил пальто с длинными пуговицами? Где эти голубоглазые рыжие девочки, которых я любил? - Ваня взял Василия за загривок и смачно провел рукой по затылку.
- Вышли замуж за нормальных скучных мужиков. Не таких страдальцев, как ты. Протекай сквозь все, протекай. Мира нет, нас нет. Мы – всё. И ничто.
- Я хочу научиться любить, не только чувствовать, но и уметь. И давать мастер-классы тем, кто не умеет. Я как тот рыжий жирный кот, который залез на форточку, повелся на свет, увидел солнце, прыгнул на подоконник с той стороны и замерз, потому что это было не солнце, а прожектор пожарной машины в морозный день.
- Сколько в тебе этого блядского поэтического начала, чувак. Ты говоришь как Ксюша. Хотя, нет. Ксюша так не говорит. Ты кипишь этим началом, шипишь и пышешь-таки. Заворачивай, ямщик, закругляйся.
- Осталось еще что-нибудь?
- Водка.
- Нет, хочу вина. Поэты пьют вино, - нарочитым басом произнес Ваня.
- А вот и непоэтическая я! – закричала Ксюша, выключила музыку и угрожающе засмеялась, - Выйдешь на пару минут, они и нажрутся! Свиньи!
- Дракула, куда мне деть то, что я не успел потратить? – Ваня посмотрел на Ксюшу и слегка косоглазо улыбнулся.
- В жопу засунь, - нежно прошептала Ксюша, потрепала Ваню по волосам и, хлопнув дверью, ушла на кухню. Через пару минут крикнула, чуть ли не давясь бутербродом:
- Убей себя, в конце-то концов!
Она стояла за запотевшей кухонной дверью и была похожа на снегурочку:
- Вась, а ты чего? Тоже чего-то не потратил?
- Да че-то не знаю, - почесал затылок, - Много агрессивной музыки в голове. Пить, что-ли, бросить.
- Ты переходи на позитивную агрессию, - прожевала Ксюша.
- По сто грамм?
- Ага.
- Давай.
***

- Ты очень уютная после секса, - сказал Василий.
- Сроду б не подумала. Поди, спишь и видишь семеро по лавкам?
- Пока не сплю. Смотрю на тебя.
- Мы не можем бросить Ванятку. Он напичкан суицидом и будет на лавке восьмым, ему волю дай.
Покурили.
- Иногда смотрю на себя в зеркало и думаю: «Какая же я ебанутая».
- Да, но это хорошо. И не слишком-то все плачевно, есть и хуже.
- Знаю, но меня это не утешает. Сегодня утром было холодно. Я в автобусе ехала. На одной руке у меня перчатка была, а на другой ничего. И я сжала рукой, которая в перчатке, руку, которая без. Как-будто сама себя за руку взяла.
- Меня иногда бесит.
- М?
- Что ты играешь первую роль. Ты говоришь что-то интересное и необычное. Это хорошо. Только я какой-то получаюсь реактивщик. Делаю что-то в ответ. Реагирую.
- А ты победи меня. Я люблю это.

***
Ваня снова был пьян:
- Мне хочется много-много-много раз сказать: "Люблю". Но я не стану. Потому что не люблю я. Не люблю. Это все пьяные разговорчики. Когда люди пьяны, они всегда хотят признаться в чем-то, чего, возможно, совсем нет. Это все кажется. Только. Сгинь, сгинь. Все. Все! – крикнул он и тут же осел, - Слава богу… Сгинуло.
- Зачем мы пьем? Спрашиваю я себя, - прошептала Ксюша и закурила.
- Ей грустно оттого, что она больше ничего не чувствует, - продолжил Ваня рассказ о женщине, которую никто не видел, - Она боится, что не будет больше ничего. Как писатель или музыкант боится исписаться.
- Это все равно был тупик, - Ксюша укусила себя за палец.
- Я сижу в мечтах, она сидит в реальности. Она видит реальность, видит иллюзии. А я слушаю песню про "взгляд твой почти неземной". И вижу неземной взгляд, - Ваня говорил куда-то внутрь пивного бокала, - Ужас в том, что она вообще не смотрит на неземной взгляд. Она смотрит на что-то другое. И сколько ни смотри неземным взглядом, ничего не поможет. Она в другом измерении.
- Тупик, коммунистический тупик – Ксюша отбрасывала реплики, будто проговаривала роль, - Ваня, ты придумал ее и кормишь нас баснями. Надоело.
- А я ни с кем не жил никогда, - Василий закурил сигарету, слегка подпалив ресницы, - Всю жизнь как трава в огороде. Вырвешь, никто не заметит. Стошнило в умывальник, никто не узнает. Высокая температура? Метнулся кабанчиком, навел кипятку, и спать.
- Бэзилио никогда ни с кем не жил! – засмеялся Ваня, - Везучий чувак!
- С мамой. Давно. А если ты с кем-то, то ты - уже не тот, когда ты один. Кому-то ты важен, кто-то очень важен тебе. Кого-то парит, где ты шляешься посреди ночи. Не прижимаешь ли кого к стене. И нет ли изжоги. И не налить ли чаю. И не укрыть ли. И тебя все это парит, - сказал Василий.
- Да, - закивала Ксюша, - Теперь ты меня паришь, Вася. Своими тупыми разговорами о ловле на живца гармонии и счастья.
- Риторические вопросы, на самом деле, - Василий как-будто говорил с собой, - Есть люди, которые влюбляются в меня односторонне. Я в них - нет, они в меня - да. Такое бывает редко.
- Ксюш, передай пиво, - сказал Ваня.
- …хотя не знаю точно. Но чаще, чем я влюбляюсь взаимно. Односторонним легче. Я им ничего не даю, и они быстро успокаиваются. Когда взаимно - сложнее. В какой-то момент приходится друг друга друг от друга отрывать с мясом. Поэтому я боюсь всякого такого. Мясо хорошо, когда оно уже давно есть. А если это мясо свежее и новое, то сложнее.
- Зачем ты мне это говоришь? – ожидаемо пробормотала Ксюша, - Хочешь вырвать мое мясо?
- Не знаю. Ты просто здесь. И я рад тебе. И ты мне рада.
- Всё. Не надо мне ваших человеческих демонов, - запел Ваня, - Дайте мне демонов алкогольных. Буду пить и толстеть.
- Мозг играет с тобой в злые прятки, - вздохнула Ксюша и, понесла на кухню две пустых и одну полную бутылку:
- Я все-таки крутая. хоть и несчастная. Крутые всегда несчастные, - Ксюша набрала в рот пива и плюнула на раскаленную печь. Пиво вскипело и исчезло.
- Фишка в том, чтобы не бежать, - произнес Василий куда-то ей в спину, - Набраться храбрости, остаться, и посмотреть, что будет.

/продолжение следует/