Маленькая девочка с самым обиженным в мире лицом сидит бок о бок с родной бабушкой и с грустью смотрит на мир.
Бабушка о чем-то спрашивает внучку. Внучка морщится. Злится. На ней сиреневый берет и полосатые гольфы. Она злобно произносит какие-то слова.
Бабушка сует ей пластмассовую бутылку с водой. Девочка отхлебывает и добреет. Кладет сиреневую голову на бабушкино усталое плечо. Смягчилась. Физиономия демонстрирует явный интерес к реальности. Но глаза все такие же тоскливые и жалобные, и нахмуренный лоб, и совсем нет бровей.
Где-то живет девочка лет восьми по имени Ева. Я до сих пор зову ее Евища-Снежища. Когда-то ей и года не было. Она ползала по дивану и плакала – я забрала у нее бутылёк лака для волос, за который она норовила схватиться.
Евища-Снежища была очень капризна. Она тянула ко мне свои ручки и верещала. Я ее очень любила. Села рядом на диван, взяла на руки, хотя боялась детей /но это же была Евища, а не какие-то абстрактные «дети»/, и сказала: «Ева! Ну что это такое? Почему ты плачешь? Ты же такая маленькая. То, что тебе не всучили лак для волос из стремления не дать тебе забрызгать глаза – далеко не гигантский повод плакать в этой жизни. Что ты будешь делать, когда окажется, что твой самый любимый мальчик в классе любит не только тебя?»
Евища-Снежища вдруг посмотрела на меня глазами, полными удивления, нахмурила безбровые брови и замолчала.
С тех пор я еще больше укрепилась в мысли, что с детьми нужно говорить, как со взрослыми. Точнее – как со взрослыми-детьми. Не пугать, но и не воспринимать, как кого-то неразумного.
У Евищи сейчас есть длинные волосы и младшая сестра Полька, за которой глаз да глаз. Но я иногда все еще вижу, как она выбегает в коридор в ползунках, рассматривает меня и радостно хватает пушистого львенка, которого я ей принесла.
Нежность взбрыкивает. Куда деваться.